Ласка с Бураном радуются ему,
почитай, как самому Митьке.
Мудрено ли? Митька отойдет
куда-нибудь — вместо него Тренька.
Собакам шерсть щетками вычесывает,
лапы, коли надо, моет. Играет с
ними без устали.
Мать сердится:
— Дома бы посидел!
Тут за Треньку — отец:
— Не девка, чтоб за мамкин подол
цепляться. Мужик растет.
— Лесом ходит... — тревожилась
мать. — Волки там.
— Л я их палкой! — показывает
Тренька палку, что вырезал ему из
молодой крепкой березы Митька.
Не знает мать, плакать или
смеяться.
— Нешто от волков палкой
отобьешься?
— А я их напугаю!
Вот тебе и весь сказ!
Храбрится Тренька перед матерью.
По правде, страшновато в лесу.
Особенно коли припозднится с
обратной дорогой. Хрустнет поодаль
ветка — у Треньки душа в пятки.
Ну, а как и впрямь волк или
медведь караулят?
Учил дед: самое последнее — от
зверя иль животного бежать, будь
то волк, собака или бык бодливый.
Никак нельзя свой страх
показывать. Потому хоть и
озирается Тренька, однако
крепится, шагу не прибавляет.
Иной раз для храбрости даже песню
запоет.
Однако чем далее, тем короче
становятся дни и длиннее ночи.
Все позже занимается тусклый
осенний рассвет, и все раньше
опускаются густые темные сумерки.
И лес день ото дня делается
мрачнее и словно бы гуще.
Как-то сам Митька, проводив
Треньку, сказал:
— Ты погоди пока ходить ко мне.
Снег ляжет, в лесу посветлее
будет, да и зверь по белой тропе
осторожнее станет — тогда другое
дело. Вчера ночью волки в двух
дворах овец порезали и потаскали.
Жалобно посмотрел Тренька на
старшего брата:
— Взял бы меня на псарню? Работы
не боюсь, какую хочешь сделаю.
Попроси мамку с тятькой, может,
отпустят, а?
— Эх, Тренька, глупый ты
человек, — вздохнул Митька. —
Раньше времени в хомут-то чего
лезть? Еще запрягут, повезешь
свое. На княжьей псарне служить —
не у мамки на печке нежиться.
Тренька нос повесил. Митька его
кулаком легонько в бок:
— Вот на княжескую охоту, коли
пожелаешь, могу взять.
Не поверил Тренька.
— Хитрости тут особой нет, —
пояснил Митька. — Князь по первой
пороше ладит большую охоту и будет
собирать кричан — людей, которые
бы зверя гнали. Туда и поставлю.
— Митька! Вот спасибо-то! —
возликовал Тренька. — А маманя
дозволит? — забеспокоился.
— То моя забота, — сказал
Митька. — Наперед ничего не
говори. Жди первого сНега, а с ним
— меня.
Дороги обратной в тот день не
заметил Тренька. Кажись, в единую
минуту три версты отмахал.
Дома теперь одолевала Треньку
мука. Как не поделиться с отцом
или дедом новостью? Однако не
велел Митька про охоту сказывать,
и молчал Тренька, хотя стоило ему
это труда великого.
Только раз сто на дню выбегал из
избы: посмотреть, не выпал ли
снег.
Однажды, решив, что утро
наступило, скатился с полатей
полусонный — и на крыльцо. Глядь,
темным-темно вокруг. На черном
небе звезды мигают. Месяц тонким
серпом светит. Плюнул с досады, в
избу вернулся.
Мать проснулась:
— Аль с животом неладно?
— С чего взяла? — удивился
Тренька.
— На двор бесперечь бегаешь.
— Так просто, на волю, душно в
избе, — слукавил Тренька.
Вздохнула мать:
— Чуден ты стал, Терентий. А
отчего — не пойму.
Однако, сколько ни бегал Тренька,
нету снегу, да и все тут. Шумит
потемневший осенний лес. Треплет
ветер грязную солому на крышах.
— Зима припозднилась ноне, —
сказал как-то деду.
Тот лохматые брови вскинул:
— Будто? А я думал, все своим
чередом идет. Знать, ошибся на
старости лет. Чего тебе вдруг зима
понадобилась?
Заерзал Тренька на лавке. Правду
все одно не скажешь. Особенно
деду.
— Соскучился по зиме да по
снегу, — ответил.
— То, конечно, причина, —
посмотрел дед на Треньку
непонятно. — Уважу, будет тебе
завтра зима.
— Смеешься все...
Утром проснулся Тренька — в избе
светло. Выскочил на крыльцо.
Батюшки! Всю землю точно лебяжьим
пухом укрыло. Лежит тот
ослепительный белый пух повсюду:
на деревьях, крышах, заборах. Даже
с неба падает хлопьями крупными,
|
